|
antizoomby.livejournal.com 15.03.2018 17:40
Демократические социалисты Америки – сочетание централизации и децентрализации, их демократический характер заключается в более широкой структуре и гибкости, и их взаимодействие говорит о разобщённости современной культуры и необходимости единства рабочего класса. Когда подходила к концу конвенция Демократических социалистов Америки, в начале августа, меня поразила историческая странность увиденного мной. Через несколько десятилетий после объявления «конца истории» и критики системных иерархий и вертикальных систем власти, около 1000 молодых активистов собрались в гигантском лекционном зале, работая над созданием радикальной политической партии: голосуя, предлагая инициативы, выбирая национальных лидеров, произнося речи за и против, изучая странную англосаксонскую критику Правил регламента Роберта.
Конвенция в Чикаго оправдано привлекла огромное внимание, как организация беспрецедентного размера и чрезвычайно красного оттенка. Резкое увеличение членства сделало ДСА крупнейшей социалистической организацией в США после Второй мировой войны. Увеличение её силы и популярности сопровождается радикальным сдвигом влево: делегаты проголосовали за поддержку движения «Бойкот, Санкции и Отказ от сотрудничества», выступающего против израильских нарушений прав человека; они проголосовали за организацию Афро-социалистического собрания, которое основано на требовании отмены тюрем и полиции; и они подтвердили отстранение от Демократической партии и её роли в создании независимого социалистического движения. Они сделали всё это, укрепляя централизацию и структуру ДСА введением ежемесячных членских взносов.
Как отмечает чилийская активистка и писательница Марта Харнекер, подъём глобализации и неолиберализма и окончание Холодной войны привели к «социальной дезориентации» рабочего класса и левых. Организация рабочих на гигантских фабриках в городских центрах, рост общественных и культурных институтов, включая массовые школы и государственные колледжи, объединяли людей в общие места социального производства и воспроизводства. Хотя, с одной стороны, эта модернистская реорганизация вызвала большую социальную отчуждённость, она также создала физическую инфраструктуру для массовых, централизованных общественных движений. Можно вспомнить рост радикальных партий в начале-середине XX века, включая Социалистическую, а затем Коммунистическую партию США, которая пользовалась широким влиянием, имея шестизначную членскую базу и связанные с ней группы защиты трудовых и гражданских прав, и проводя высокопрофильные политические кампании. Возможно, одна из крупнейших массовых рабочих организаций – профсоюз Конгресс Индустриальных Организаций (КИО) – прямой результат участия в нём множества рабочих гигантских фабрик.
Рост массовой культуры в середине века помог появлению новых политических движений. Небольшие этнические анклавы и сегрегированные районы могли присоединяться к доминирующей, всё более и более плебейской индустрии массовой культуры, в которой начали использоваться этнические мотивы, рабочие темы и городские герои, типа Джеймса Кэгни, Дюка Эллингтона и Барбары Стэнвик. Во время мероприятий КИО один организатор подсчитал белых и чёрных членов, которые слушали по радио бой Джо Льюиса перед поиском новых членов для местных ячеек, а Ричард Райт так лихо написал о матче Льюис – Бэр, что в южных кварталах Чикаго вспыхнуло ликующее, стихийное восстание рабочих афроамериканцев.
В культурной и материальной матрице фордизма середины века Коммунистическая партия, в отличие от демократов и республиканцев, создала целый образ жизни, интегрированный по вертикали и горизонтали, с софтбол-лигами, газетами, танцами и такими активистскими группами как Друзья Земли (палаточные лагеря) и Клубы Джона Рида (писатели), которые касались не только политических нужд их членов, но и общественных и даже романтических. «Мы могли прожить целую жизнь в этом мире», – сказал бывший коммунист в устной истории этого движения Вивиана Горника. Коммунистическая партия, как и централизованная и тейлоризованная массовая культура того времени, была сформирована на чувстве полноты и единения, которое объединяло работу и досуг. Как отличие от капитализма, коммунизм организовывал людей по принципу фордистских корпораций, против которых он выступал.
Перескочив через полвека, можно увидеть радикальное изменение облика капитализма и левого движения. Глобализация и неолиберализм не только расширили разрыв между богатыми и бедными людьми и странами, они резко изменили экономику от крупного городского производства до децентрализованного и мобильного бизнеса. Они разрушили всё, что осталось от крупных профсоюзов, и подорвали материальную основу общественных и даже социалистических организаций. Загородные районы, сетевые супермаркеты, автомобильная культура и интернет-сети не только изменили общественную жизнь, но и нарушили формы организации, на которых формировались «старые левые». Если культура модернизма основывалась на случайной встрече на городской улице и коллективной анонимности фабрики и вагона, постмодернизм создал новую форму фрагментированного отчуждения, изолированного и часто субкультурного.
Такие теоретики левой общественной организации, как Майкл Хардт, Тони Негри и Наоми Кляйн, обратили внимание на дезагрегированную гетерогенность. Хардт и Негри называли «множественность» формой нового рабочего класса. Децентрализованный и неорганизованный новый класс специалистов и сервисных работников может собираться в сетях и горизонтальных ассоциациях, не отказываясь от своей автономии. Кляйн описала в New Left Review возрождение публичного и общественного места, а также идеологию радикальной демократии без идеологического и политического центра. Рассказывая о первом восстании против неолиберализма после окончания Холодной войны, Кляйн отмечает, что группы единомышленников и представители «Битвы за Сиэтл» похожи на интернет и другие новые формы капиталистической организации Силиконовой долины. Гибкое и своевременное производство встретилось с гибкой и своевременной организацией.
Кляйн сделала и другие комментарии после взрывного протеста против ВТО и мрачного тысячелетия. На собрании 2001 года нескольких активистов Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе спросили её: восстание в Сиэтле – это движение или коллективная галлюцинация? Сам этот вопрос говорит больше, чем ответ на него. После Сиэтла левые наблюдали восстание за восстанием, включая протест против МВФ в 2001 году, полумиллионные демонстрации в Нью-Йорке против вторжения в Ирак, многомиллионные уличные протесты за права иммигрантов, лагеря протестов движения Occupy и последние восстания против государственного расистского насилия в Фергюсоне и Балтиморе. Эти движения похожи на непредвиденные, нестабильные, быстрые потоки финансового капитала в мире, они вздымаются и опадают, взрываются и исчезают. Наши движения – наши коллективные галлюцинации в глобальной системе, которая мечется от кризиса к кризису.
Итак, выходит, эти молодые люди, дети неолиберализма, похоже, отказываются от горизонтальности, дезавуляции и децентрализации моего поколения Икс? Как написала Джоди Дин в своём манифесте «Коммунистический горизонт», радикалы никогда не относились к требованиям горизонтальной демократии так серьёзно, как заявляют. Все движения, по её мнению, являются авангардными действиями; они предъявляют претензии на представительство: «Мы – 99%», «Движение за жизни чернокожих». Они заявляют, что представляют «людей», но они выступают против элиты, класса или института. Но вопрос, который ставит Дин, заключается не столько в том, будем ли мы совершать акты представительства, а скорее в том, будем ли мы создавать организации, которые могут содержать различия и множественные пробелы, упущения и разделения внутри капитализма. Будет ли у нас субкультурный авангардизм или организованная партия?
Молодые радикалы голосуют ногами. После поколения восстаний, которые оставили нас висеть в воздухе, можно уверено сказать, что активисты устали от фантасмагорических движений и коллективных галлюцинаций. Кризисы капитализма, от государственного расистского насилия до нестабильной экономики, экологической катастрофы, культуры изнасилований и приватизаций, нельзя решить в рамках той же системы, которая их создаёт. Ричард Райт написал после стихийного восстания в южных кварталах Чикаго: «скажем, товарищ, вот дикая река, которую нужно использовать и направлять». Когда я прочитал это 20 лет назад, я вздрогнул от того, что, как мне казалось, было зарождающимся сталинизмом Райта. Через два десятилетия это выглядело как здравый смысл.
Или, скорее, мы возвращаемся только к некоторым идеям XIX века: мы – классовое общество, расколотое по расовому признаку, колониальному статусу и полу. Капитализм больше не является тайной, как и его оппозиция. Это не означает, что ДСА – сталинская или коммунистическая «кадровая» организация. Это сочетание централизации и децентрализации, её демократический характер заключается в более широкой структуре и гибкости, и её взаимодействие говорит о разобщённости современной культуры и необходимости единства рабочего класса.
Когда конвенция заканчивалась, один из старых моих товарищей, которого я знал с ранних моих социалистических лет, медленно вёл делегатов под мелодию и слова Интернационала, а затем толпа начала стихийно скандировать, как футбольные болельщики: «ДСА, ДСА, ДСА», что звучало как «США, США, США». Эта смесь политических культур – стихийности и традиций, связывающих США с давней историей демократической организации – знаменует эпохальный сдвиг в сторону от представительства и групп единомышленников, ближе к политической партии. Мы не должны стесняться этого изменения. Партия – это не просто собрание индивидуумов; это претензия на будущее, точка зрения на другой горизонт. И мы не можем ждать другого поколения, чтобы взглянуть на этот горизонт.
Источник: The Socialist Horizon: Building a New Party, Benjamin Balthaser, truth-out.org, August 26, 2017.
|
