Начнем, пожалуй, с первой классической демократии.
В Афинской Архэ эпохи расцвета сикофантов [1], сиречь, профессиональнных и потомственных доносчиков, мастеров клеветы и оговора, было столько, что само наличие их в какой-то момент начало угрожать безопасности государства, которое, однако, – вспомним хотя бы процесс Сократа, – ничего с этим не могло поделать.
Зато в Европе эпохи Возрождения и позже уже даже и не чистили, а совсем наоборот.
Доносчики-доброхоты цвели и пахли [5]в люто монархической Испании, и в республиканской Венеции, и в разношерстной Германии (чего стоят одни ведовские процессы [6]), и в парламентарной Англии, где донос вообще из ремесла превратился в искусство [7], причем из среды обычных доносчиков выделилась элита, профессиональные лжесвидетели.
А в прекрасной Франции было в 1791-м оформлено понятие dé lation civique (гражданском доносе), то есть, доносе как "высшей обязанности гражданина перед Отечеством", – и эта юридическая новелла, в паре с "Законом о подозрительных" нарезавшая под 30 тысяч голов только в Париже, по сей день и безо всяких изменений украшает собою французское право.
Что касается России, то в традиционном русском праве доносы признавались, но, оказавшись ложными, вообще могли плохо кончится для клеветника. В Судебнике 1497 года «ябедничество» является [8]преступлением, упоминается в одном ряду с такими «лихими делами» как «татьба», «разбой», «душегубство» и подлежит тому же наказанию
Позже, правда, уже после Смуты, отголоски которой не стихали очень долго, в юридическую практику вошло понятие "Слово и дело [9]", обязывающее подданных доносить об известных им "великих государевых делах" (измена и бунт), но и тогда власти делали все, чтобы предотвратить перегибы, – что, кстати, нашло отражение в поговорке "Доносчику первый кнут [10]". Больше того, в отличие от Европы, где доносы приветствовались без оговорок, в России круг лиц, от которых "ябеды" принимались был очень серьезно ограничен, а в 1713-м "Слово и дело" было сужено до двух пунктов – о посягательстве (в том числе словесном) на государя и "измену действием", что соответствовало нормам европейской юриспруденции тех времен.
И наконец, – опять-таки, в отличие от Европы, – доносчикам в России не полагалось вознаграждение.
Правда, в 1711-м, учредив Фискальное ведомоство [11], Петр Алексеевич взял за основу силезский закон 1705 года, по которому доносчик получал не меньше трети суммы, назначенной судом в качестве штрафа тому, на кого он донёс, – но работа петровских фискалов (не доброхотов, что важно, а государственных чиновников) заключалась в том, чтобы следить за тем, не учинялся ли где-либо неправый суд, не совершалось ли незаконного «в сборе казны и прочего». То есть, в расследовании коррупционных схем и обуздании клептократии. Очень, между прочим, жесткими методами, – и есть ощущение, что именно в связи с этим г-жа Прохорова так недовольна Петром Алексеевичем.
