РУССКИЕ В АФРИКЕ. ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА ОТЕЧЕСТВО
Н.Сологубовский, С.Филатов
Россия отметила День героев Отечества.
Мы не можем не помянуть тех, кто защищал ее, сражаясь с фашистами в других странах в 1939 – 1945 гг. Вспомнить их мы тем более обязаны, что в те далекие годы второй мировой войны кое-кто называл этих героев «предателями» и «врагами народа»…
Северная Африка. 2014 год. В русской православной церкви Воскресения Христова в Тунисе - черная мраморная плита с фамилиями:
Федоров,
Харламов,
Шаров,
Александров,
Груненков,
Юргенс…
И слова:
Русская колонiя Тунизiи своимъ сынамъ павшимъ на полъ брани 1939-1945.
На военных кладбищах времен второй мировой войны в Тунисе – тишина. Строгими рядами вытянулись надгробные плиты и кресты. На табличках фамилии американцев, англичан, французов, поляков, сенегальцев, марокканцев, индийцев, зулусов…. Среди них - захоронения с русскими фамилиями:
Попов,
Замешаев,
Попович,
Пунчин,
Шуменко,
Павловский,
Огарович,
Крещенков,
Трофимов…
На могилах свежие цветы…
Как они оказались в Африке? Какие русские судьбы скрыты под надгробными плитами в Тунисе?
19 июня 1940 г. по Лондонскому радио было передано воззвание французского генерала де Голля:
«От имени Франции я твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые еще носят оружие, является продолжение сопротивления… Прямой долг всех честных людей – отказаться выполнять условия противника».
Среди честных людей, которые откликнулись на призыв генерала, были русские эмигранты.
«Под небом Африки моей»
Ветеран французского Сопротивления, русский человек Н.В. Вырубов свидетельствует:
«После 1941 года все изменилось: Родина подверглась нападению, само ее существование было под угрозой. Для тех, кто был воспитан в русском духе, жил в русской среде, главным мотивом участия в войне, безусловно, стала Россия… Им хотелось участвовать в войне, ими руководило желание внести свой вклад в достижение победы… Они боролись за победу на стороне союзников. Многие из них сочувствовали победам русских войск, гордились ими».
Одним из них был Зиновий Пешков, старший брат Якова Свердлова. Его крестный отец - писатель Алексей Максимович Пешков, Максим Горький. Как известно, 3 сентября 1939 г. Франция объявила войну фашистской Германии. Между этими странами начинаются боевые действия, затронувшие, в том числе, и территорию Северной Африки. Командир батальона, капитан Пешков участвует в боях Иностранного легиона против гитлеровцев на территории Марокко. Кстати, следует добавить, что здесь бои с фашистами, в которых приняли участие русские эмигранты, начались накануне объявления войны, а именно – 2 сентября 1939 года и длились еще почти два месяца, уже после капитуляции Франции 22 июня 1940 г.
До нападения Германии на Советский Союз оставался ровно год!
В некрологе, опубликованном после смерти генерала Зиновия Пешкова, сообщается: «После поражения 1940 г. он отказался принять перемирие с фашистами и бежал ночью на пароходе, прибыв в Лондон одним из первых». В Лондоне Зиновий Пешков стал ближайшим соратником генерала де Голля.
В своих воспоминаниях (книга ««Звуки горна. Жизнь в Иностранном легионе», американское издание) Зиновий Пешков пишет о русских, которые сражались в Северной Африке: «Мне следует воздать должное неизвестному величию этих людей, по случаю ставших солдатами, этим кочующим труженикам, которые под солнцем Африки выполняют множественные и трудные задачи. Они могли бы сказать о себе, как солдаты Рима: «Мы идем, и дороги следуют за нами».
Имя этого человека высечено на одной надгробной плите с княгиней Верой Аполлоновной Оболенской. Княгиня, активный участник французского «Сопротивления», была расстреляна фашистами в Берлинской тюрьме после зверских пыток.
В Северной Африке сражались князь Сергей Урусов, Ващенко, Гайер, Гомберг, Золотарев, Попов, Регема, Ротштейн, Земцов, награжденный двумя Военными Крестами, вторым Крестом посмертно, и другие. Они сражались в составе французского Иностранного легиона, а вместе с англичанами создавали диверсионные отряды (говоря современным языком, спецназ).
В своих мемуарах, изданных в послевоенном Париже, В.И. Алексинский писал о том, что во французских частях воевало много русских, которые отличились в боях против фашистов в Тунисе. Среди 1056 человек, награжденных «Орденом Освобождения», (этот орден создан генералом де Голлем в 1940 г. для награждения за особые отличия). имена: подполковника Д. Амилахвари, Н. Румянцева, командира 1-го марокканского кавалерийского полка, капитана А. Тер-Саркисова и еще семерых русских добровольцев.
Александр Сергеевич Пушкин написал в своих стихах: «Под небом Африки моей». Здесь, в Северной Африке, погиб праправнук великого поэта (по линии дочери Натальи Александровны Пушкиной, во втором браке графини Меренберг) - Александр Уэрнер. Ему шел лишь 25-й год... В армию он пошел добровольцем, служил пехотинцем, и погиб не в воздушном бою, как было сообщено в советской прессе, а во время высадки английского десанта в Тунисе в 1942 году. Он был единственным из всех пятнадцати потомков Пушкина, принимавших участие во второй мировой войне, который пал на поле брани. Другой, Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов, сражался в рядах французской армии и был ранен под Дюнкерком. Его отец Михаил Павлович Воронцов-Вельяминов участвовал во французском Сопротивлении.
И еще о двух русских по происхождению людях, воевавших в Северной Африке на стороне союзников, хотелось бы рассказать. Роман Касев тоже добровольцем присоединился к французскому Сопротивлению, воевал летчиком в авиагруппе «Лотарингия», Алекс Васильев - во флоте. Оба получили широкую литературную известность во Франции. Особенно бывший летчик, многие романы которого изданы в России.
Ромен Гари – такой псевдоним взял себе Роман Касев – «родился» в победном 1945 году с выходом в свет романа «Европейское воспитание». Он стал известным романистом, дипломатом, членом Французской академии. В автобиографической книге «Предчувствие зари» он воспроизводит тяжелую, тревожную атмосферу вишистского безвременья в Марокко, описывает свои скитанья по Мекнесу и Касабланке перед дерзким побегом в британский Гибралтар, навстречу боевым будням в одном из подразделений французской авиации. Его последний роман «Воздушные змеи» (1980 г.) - доверительный разговор русского человека о любви простого француза к гордой польской аристократке, Любви возвышенной, любви к одной Женщине и на всю Жизнь. Счастливой Любви на трагическом фоне второй мировой войны…
Контр-адмирал запаса Алекс Васильев написал сборник новелл «Неизвестные солдаты минувшей войны». В них он воскрешает пережитое им и его боевыми товарищами, в частности, высадку союзного десанта в Северной Африке в ноябре 1942 года.
По сведениям российского арабиста и востоковеда А.З. Егорина, во время Второй мировой войны в Северную Африку немцами было переброшено более 20 тыс. советских военнопленных, которые в неимоверно трудных условиях занимались строительством дорог и фортификационных сооружений для частей генерала Роммеля, в том числе на линии Марет, под Энфидавиллем и Хаммаметом и на полуострове Кап Бон. Многие умерли от издевательств и побоев, были расстреляны немцами при отступлении, но часть их них смогла бежать из плена и встала под знамена союзников.
Русские эмигранты, оказавшиеся волею судеб во Франции, в Марокко и Алжире, бывшие морские офицеры Русской эскадры, которая пришла в Тунис в 1920 году, вместе с советскими солдатами и офицерами, бежавшими из плена, сражались за Россию в Северной Африке и приближали День Победы.
Русские воины своей доблестью, достойной службой и самоотверженностью заслужили вечную память. Сколько героизма, сколько мужества проявили они! И мы надеемся, что придет время и о судьбах этих людей будет рассказано гораздо больше, будут написаны новые книги и будут сняты новые фильмы.
Ведь и к ним тоже относятся дорогие каждому русскому человеку слова:
НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО!
«Как-то неловко оставаться в стороне...»
«Русская армия» в Северной Африке
Во время второй мировой войны русские эмигранты создавали диверсионные отряды (говоря современным языком, спецназ) в Северной Африке. Одним из таких отрядов была «русская армия Попского», которая снабжала союзников ценнейшими разведывательными сведениями и наносила удары по тылам немцев и итальянцев в Ливии и Тунисе. В его отряде вместе с русскими, англичанами, французами, поляками геройски сражались арабы, туареги и берберы. То, что этому отряду англичане дали название «русской армии», говорит о многом.
О книге Владимира Пеньякова «Частная армия Попского», вышедшей в Великобритании в 1950 г., в прессе тогда писали, что «это авантюрная история, которая не имеет себе равных в литературе о любой другой войне». Путь отряда майора английской армии Владимира Пеньякова по тылам врага от африканских пустынь до севера Италии — это одна из самых захватывающих историй времен второй мировой войны.
…Свое вступление во вторую мировую войну с фашизмом Пеньяков объяснял просто: «Я не питал никаких иллюзий, что могу повлиять на ход событий, но было как-то неловко оставаться в стороне...». В конце 1941 г. он всеми правдами и неправдами прошел медицинские комиссии (Пеньякову было уже под пятьдесят) и получил назначение в арабские воинские части, входившие в состав британских вооруженных сил и предназначенные для борьбы с противником в Киренаике (часть Ливии), оккупированной тогда итальянцами. В течение 15 месяцев Пеньяков сражался во главе арабского диверсионного отряда, в который он набирал только добровольцев. Но постепенно у него созрели иные планы. Он решил создать разведывательную сеть в пустыне Сахара, чтобы собирать информацию, дающую точную картину расположения вражеских войск изо дня в день, и поставлять ее штабу британской армии.
Пеньяков полагался на свое знание арабского языка и арабских обычаев: бедуин не может предать гостя, которого принимает в своем шатре. В один из таких разъездов, в апреле 1942 г., он встретился с двумя шейхами — Матваллой и Саадом Али — и убедил их созвать совещание всех предводителей племен. Во все стороны были разосланы гонцы, и в один прекрасный день к шатру Матваллы съехалось более 60 шейхов. Пеньяков обратился к ним с речью, снабженной всеми украшениями восточного красноречия:
«Ваш духовный вождь, ваш эмир, уважаемый Сайд Идрис эль Сануси — да благословит его Бог — предложил свою помощь и помощь своего народа моему королю, кто есть король Англии... Черно-белое знамя Сайда Идриса развевается рядом со знаменем английского короля. Британское правительство знает, что у него нет более преданных друзей, больших энтузиастов, чем вы — арабы Сануси». Шейхи, которые ненавидели оккупантов-итальянцев, с энтузиазмом встретили призыв Пеньякова и вскоре русская разведывательная сеть раскинулась по всей оккупированной территории Киренаики.
Главным источником информации были говорящие по-итальянски арабы, работавшие прислугой при штабах и офицерских столовых. Итальянские офицеры не подозревали, что их оборванные слуги понимают и даже читают на их языке. Они свободно разговаривали в их присутствии, оставляли на столах важные документы. По ночам на улицах или в палатках пастухов эти слуги встречались с друзьями, и всадник исчезал во тьме, унося с собой важное сообщение. Сам Пеньяков со своим отрядом разъезжал по знойной пустыне, проверял на месте разведывательные данные, наблюдал за передвижениями войск противника и каждую ночь в течение пяти месяцев сообщал по радиопередатчику данные в штаб 8-й английской армии.
И один в Сахаре воин! Если он вместе с туарегами!
Сбор разведывательных данных был главной, но не единственной частью деятельности «русской армии». Однажды он получил из штаба короткое предписание: «Сейте панику и страх», — и энергично взялся за дело. По всей оккупированной территории начали взлетать на воздух склады горючего, немецкие танки подрывались на минах, расставленных группами Пеньякова, горели военные самолеты на аэродромах, на которые они нападали, и десятки солдат бежали из лагерей военнопленных, освобожденные во время ночных рейдов « русской армии».
Конечно, все эти акции Пеньяков мог проводить только с помощью арабских добровольцев. Итальянцы отвечали на это жестокими репрессиями: арабов, заподозренных в помощи англичанам, фашисты подвешивали за челюсть на крюк и оставляли умирать на солнце. Тогда Пеньяков пустил в ход один из своих трюков: он написал письмо главнокомандующему итальянскими войсками в Киренаики генералу Патти и предупредил его, что за каждого замученного араба он, русский офицер, будет расстреливать одного офицера итальянской армии. Генерал Патти всерьез воспринял угрозу русского офицера. После этого, пишет в своей книге Пеньяков, ни об одной казни араба он не слышал.
…В конце октября 1942 г. новый командующий 8-й армией генерал Монтгомери нанес Роммелю сокрушительный удар. Информация, поставленная Пеньяковым, сыграла свою роль в победе англичан в битве при Эль-Аламейне, которая стала переломным моментом в ходе войны в Северной Африке. Киренаика была очищена, Роммель стал отступать в Тунис, а первыми из армии Монтгомери в Тунис проник отряд Пеньякова.
Перед английскими войсками встала сильно укрепленная линия Марет. Ее построили в тридцатые годы французы на случай вторжения в Тунис итальянцев. Теперь здесь сосредоточил свои силы генерал Роммель; здесь же Монтгомери готовился нанести главный удар по немецкой армии. Надо было найти подходы к этим укреплениям.
…После многодневного пути по пустыне Пеньяков рано утром подъехал к городку Матмата, расположенному в зоне будущих боев. «Целый день, пишет Пеньяков, мы исследовали местность и обнаружили возможный проход для военных соединений. Мы знали, что в штабе 8-й армии ждут результатов наших наблюдений и сделали все это так быстро, как только могли». Разведданные Пеньякова сыграли важную роль в прорыве союзников линии Марет, что послужило началом битвы за Тунис, ставшим для немцев «африканским Сталинградом».
…После окончания войны Владимир Пеньяков служил в Вене связным офицером между англо-американскими и советскими войсками. Потом он обосновался в Лондоне, написал свою книгу и умер в чине полковника английской армии, награжденный высокими военными орденами.
Как лейтенант Императорского флота потопил фашистскую подлодку
Эту историю рассказал капитан I ранга Николай ЧЕРКАШИН в своей книге «Узники Бизерты»…
…В сентябре 1976 года плавбаза «Федор Видяев» в сопровождении сторожевика и подводной лодки, на которой я служил, входила на рейд Бизерты с визитом дружбы. В знак уважения к советскому флагу нас поставили не в аванпорте, а в военной гавани Сиди-Абдаллах — в той самой, как выяснилось, что стала последним причалом для черноморских кораблей, уведенных Врангелем из Севастополя. Здесь же, кстати, укрывались и испанская эскадра, угнанная мятежниками из республиканской Картахены в 1939 году, и остатки французского флота после падения Парижа в сороковом...
Бизерта, Бизерта, пристанище беглых флотов...Я оглядываюсь по сторонам — не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка... Но гладь бизертского озера была пустынна.
Утром объявили сход на берег. Мне не терпелось попасть в Медину — старую арабскую часть города, и я всячески торопил своих спутников — командира плавбазы сорокалетнего крепыша с флибустьерскими бакенбардами Разбаша, на кремовой рубашке которого блестело золото кавторанговских погон, и старпома с нашей подводной лодки — капитан-лейтенанта Симбирцева. В Медине мы с головой окунулись в «добрый старый Восток». Все было так, как грезилось когда-то в школярских мечтах, как виделось лишь на телеэкране да на снимках путешествующих счастливцев. Велик базар... Плывут малиновые фески, чалмы, бурнусы... Пестрые попоны мулов, яркая эмаль мопедов, сияющая медь кувшинов на смуглых плечах водоносов, пунцовые связки перца, разноцветная рябь фиников, миндаля, маслин, бобов...
На приступках, в нишах, подворотнях, подвальчиках кипела своя жизнь: под ногами у прохожих старик-бербер невозмутимо раздувал угли жаровни с медными кофейниками. Его сосед, примостившийся рядом — седобородый, темноликий, по виду не то Омар Хайям, не то старик Хоттабыч, равнодушно пластал, не поверите, немецким морским кортиком припудренный рахат-лукум…
У ворот старой испанской крепости к нам подбежала девушка, вида европейского, но с сильным туземным загаром. Безошибочно определив в Разбаше старшего, она принялась его о чем-то упрашивать, обращаясь за поддержкой то ко мне, то к Симбирцеву. Из потока французских слов, обрушенных на нас, мы поняли, что она внучка кого-то из здешних русских, что ее дед — бывший моряк, тяжело болен и очень хотел бы поговорить с соотечественниками; дом рядом — в двух шагах от крепости. Мы переглянулись.
— Может, провокация? — предположил Симбирцев.
— Напужал ежа! — воинственно распушил бакенбарды командир плавбазы. — Нас трое и мы в тельняшках. Посмотрим на «осколок империи».
Мы пошли вслед за девушкой, которую, как быстро выяснил Разбаш, звали Таня и которую всю недолгую дорогу он корил за то, что не удосужилась выучить родной язык. Девушка привела нас к старинному туземному дому, такому же кубическому и белому, как и теснившие его соседи-крепыши с чугунными балкончиками и фонарями, вроде тех, что горели на парижских улицах во времена Золя и Мопассана…
«Осколок империи» лежал на тахте под пледом. Голова повернулась с подушки к нам, и старик отчаянно задвигал локтями, пытаясь сесть. Подобрал плед, оглядел нас недоверчиво, растерянно и радостно:
— Вот уж не ожидал!.. Рассаживайтесь! Простите, не знаю, как вас титуловать...
Мы назвались. Представился и хозяин:
— Бывший лейтенант Императорского флота Еникеев Сергей Николаевич.
В распахе домашней куртки виднелась тельняшка. В вырез ее сбегала с шеи цепочка нательного крестика. Сергей Николаевич рассматривал наши лица, наши погоны, фуражки с тем же ошеломлением, с каким бы мы разглядывали инопланетян, явись они вдруг перед нами. Он очень боялся - и это было видно — что мы посидим-посидим, встанем и уйдем. Он не знал, как нас удержать и смятенно предлагал чай, фанту, буху (местную водку), кофе... Мы выбрали кофе.
— Таня! — почти закричал он. — Труа кафе тюрк!.. Извините, внучка не говорит по-русски, живет не со мной... Вы из Севастополя?
— Да, — ответил за всех Разбаш, который и в самом деле жил в Севастополе.
— Я ведь тоже коренной севастополит! — Обрадовался Еникеев. — Родился на Корабельной стороне, в Аполлоновой балке. Отец снимал там домик у отставного боцмана, а потом мы перебрались в центр... Может быть, знаете, в конце Большой Морской стоял знаменитый «дом Гущина»? Вот в этом доме я прожил до самой «врангелиады».
Таня принесла кофе и блюдо с финиками. Я огляделся... Из морских вещей в комнате были только бронзовые корабельные часы фирмы «Мозер», висевшие на стене между иконкой Николая Чудотворца и журнальным фото Юрия Гагарина. Поверх картоньера лежала аккуратная подшивка газеты «Голос Родины», издававшейся в Москве для соотечественников за рубежом.
— Я подписался на эту газету, — перехватил мой взгляд Еникеев, — когда узнал, что ваше правительство поставило в Порт-Саиде памятник броненосцу «Пересвет». Слыхали о таком?
— Тот, что взорвался в Средиземном море?
— Точно так. В шестнадцатом году на выходе из Суэцкого канала... Я был младшим трюмным механиком на «Пересвете» и прошел на нем — извините за каламбур — полсвета: от Владивостока до Суэца. Это был старый броненосец, хлебнувший лиха еще в Порт-Артуре. Японцы его потопили в 1904-м, подняли, а спустя лет десять продали России. .. Из глубокого тыла мы шли на войну… Но морская война для меня началась и кончилась в одну ночь. Ночь, скажу я вам, ужасную. Мы вышли из Порт-Саида на Мальту за три дня до рождества…Вдруг корабль тряхнуло…Палуба кренилась все круче и круче…. Подобрал меня вельбот с английского эсминца…
Потом выяснилось: подорвались мы на мине, выставленной германской подводной лодкой U-73…
Потом я попал в Грецию, там женился на гречанке Кассии, она родила мне сына, Пересвета… Оттуда попал в Севастополь. Меня определили инженер-механиком на подводную лодку «Тюлень». В войну с турками слава об этой субмарине гремела по всему флоту. Она приводила в Севастополь турецкие шхуны одну за другой, топила транспорты, крейсировала у Босфора... На «Тюлене» я приплыл в Бизерту. Здесь я, уже лейтенант, сошелся очень близко с кавторангом Владимиром Петровичем Шмидтом, братом того самого Шмидта, что был расстрелян на острове Березань. На многие вещи мы смотрели одними глазами. Правда, в Бизерте он снял погоны, принял духовный сан и стал священником. Говорят, до недавних лет Шмидт служил настоятелем в небольшом православном храме в Нью-Йорке близ здания ООН.
Да... Здесь в Бизерте, как на большом перекрестке, пути расходились у многих: кто уехал в Марокко, кто в Сербию, кто во Францию. А по Севастополю тосковали! И как тосковали! Вы шли сюда по бульвару Хабиба? Нет, вы шли по Примбулю. - Приморскому бульвару. Гавань Вьё-Пор мы переименовали в Артбухту. А городской холм Джебель-Ашшль назвали между собой Малаховым курганом.
Еникеев на минуту замолк, задумался, потом снова повел свой грустный рассказ:
— Конечно, я мог бы вернуться на родину, как вернулся генерал Слащов со своими казаками. На мне не было крови... Заурядный корабельный механик. Кто стал бы меня преследовать? Но жизнь моя уже установилась здесь. Приехала из Пирея Касси с Пересветом, вскоре родилась дочь, Ксения.
Я преподавал теоретическую механику в гардемаринских ротах Морского корпуса. Все было хорошо, пока корпус не распустили. Вот тут начались черные дни. Безработица... Потом устроился рабочим в аккумуляторную мастерскую. И, наконец, в тридцать третьем выбился в начальники электротехнической службы торгового порта.
Как только началась вторая война с бошами, я вступил добровольцем во французский флот. Однако плавать мне не пришлось. В чине капитан-лейтенанта меня назначили старшим механиком здешней базы по ремонту подводных лодок. Через год я отравился хлором и меня списали вчистую…
Когда я узнал о гибели сына Пересвета — волосы стали белыми... Лейтенант французского флота Пересвет Еникееев погиб девятнадцатого декабря сорокового года на подводной лодке «Сфакс» под Касабланкой. Потопили их боши…
Немцы пришли в Бизерту в ноябре сорок второго года. В порту я не появлялся, хотя меня могли обвинить в саботаже и расстрелять. И когда в марте сорок третьего ко мне вломились ночью жандармы, я так и понял — повезут на расстрел. Простился с Касси и Ксюшей... Привезли меня в порт, где стояла немецкая подводная лодка. Теперь мне известен ее номер — U-602, как известно и то, что лодку сына потопила U-37.
Но тогда я решил — вот она, убийца моего Пересвета. Новенькая, спущенная со стапелей чуть больше года, она несла четыре торпедных аппарата в носу и один в корме. Зубастая была акула. Командир субмарины на скверном французском сообщил мне, что в электродвигатели попала морская вода и требуется срочная переборка механизмов. И если я не справлюсь с работой за сутки, то он лично расстреляет меня прямо на причале…
Делать нечего. Взялся за работу… и устроил я им межвитковое замыкание якорей обоих электромоторов. Причем, сделал это так, чтобы замыкание произошло лишь при полной нагрузке. Полный же подводный ход, как вы сами знаете, лодка развивает лишь в крайне опасных ситуациях.
23 апреля сорок третьего года U-602 погибла «при неизвестных обстоятельствах» у берегов Алжира… U-602 — это мой личный взнос на алтарь общей победы…
Еникеев дотянулся до картоньера, выдвинул ящичек и достал из него старый морской кортик. Ласково огладил эфес и ножны, тихо звякнули бронзовые кольца и пряжки с львиными мордами.
— Теперь, когда вы знаете мою историю, я хочу попросить вас об одном одолжении, — Еникеев не сводил глаз с булатного клинка. — Когда вернетесь в Севастополь, бросьте мой кортик в море… возле памятника затопленным кораблям. Беру с вас слово офицера.
Он решительно протянул Разбашу кортик, рукояткой вперед.
…
В один из воскресных дней, вернувшись в Севастополь, мы все той же бизертской тройкой спустились с Приморского бульвара на мысок, против которого высится над водой свеча коринфской колонны. Разбаш достал из свертка кортик лейтенанта Еникеева, повертел в руках и сокрушенно вздохнул:
— Как-то жалко в море бросать. Может, в музей сдадим?
— А слово офицера? — напомнил Симбирцев.
Разбаш размахнулся и с силой метнул кортик туда, где в неспокойной синеве зыбко отражался бронзовый орел памятника затопленным кораблям.
|
