Человечество как грёза Природы

От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...

Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.

Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих – лишь грёзою природы.

Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

«Всё времени жерлом пожрётся – и общей не уйдёт судьбы», - предупреждал нас о неизбежном ещё Гавриил Романович Державин. Тот самый, что «в гроб сходя, благословил» совсем юного Пушкина. Как же свободна была мысль человека 18-го – 19-го века! Ему не было дела до «презренной пользы», он не задумывался о том, что его правдивые мысли могут оказать пагубное влияние на психику окружающих. Конечно же, в приведённом выше стихотворении мы видим у Тютчева чистой воды эзотерику – немножко наивную, по поэтичную попытку «всё познать в сравнении». По прошлому распознать будущее. По тому, как наступившее настоящее грезилось предкам поэта далёким будущим. Прошедшей жизни нет места и пространства в нынешней: сосуществование двух разновременных жизненных потоков было бы явлением весьма странным и малопродуктивным. Поэтому погосты, стихи и руины – едва ли не единственное, что мы видим в текущей жизни из прошедшего. Далеко не все памятники архитектуры истреблены людьми и временем, но сегодня уже трудно представить себе жизнь, что кипела внутри этих прекрасных строений до нашего появления на свет. В сущности, культура, как ни печально это сознавать, это одинокие пустынные памятники человеческой жизнедеятельности, из которых уже выветрился навсегда былой дух.

Получается, память - категория чисто человеческая! Природа, в отличие от человека, живёт забвением. Потому, видимо, у Тютчева и "душа не то поёт, что море". Такая горечь в этой правде и такая красота в этой поэзии, что мы даже не замечаем банальность, с современной точки зрения, ритма и рифм стихотворения. Только интегральное сознание поэта способно обозреть Многоярусный Мир во всей его цветущей сложности. Но таких людей в 19 веке было немного. И залог бессмертия Тютчева не только в многомерности его поэтических строк, но и в растущем количестве людей с глубинной простотой понимания сложности.

Конечно, будет преувеличением утверждать, что во времена Тютчева любая жизнь была своего рода подвигом. Поэт употребляет слово «подвиг» в свете вечности и грядущего истребления следов жизни человека. Иногда такое разрушение происходит ещё при нашей жизни – ностальгические места детства и юности стираются с лица земли в угоду так называемому «прогрессу». Со временем жизнь меняет свои формы, и то, что было наверху, постепенно оказывается под толщей земли. В случае с извержением Везувия это произошло почти в одночасье. Обычно же процесс это медленный, и потому – щадящий для глаз человеческих. Однако эзотерический взгляд Фёдора Тютчева «вскрывает» невидимость постепенных метаморфоз, прорастает в глубину, связывает бездну верха и низа. Очевидно, что будущая жизнь живёт за счёт прошедшей, иногда, в буквальном смысле, как стервятник, питаясь прахом предшественников. И не только не чувствует в этом вины, но и вообще «знать не знает о былом». Обидно, досадно, но таков космический закон, пронизывающий Вселенную. Зато природа «играет в демократию»: она «равно приветствует» пьяницу и трезвенника, культуролога и матерщинника, гения и злодея. Ничего личного!

Как лаконично и, вместе с тем, образно роняет русский классик свои мысли. Ничего лишнего! Каждое слово на месте, каждое слово – говорит, а не просто заполняет стихотворное пространство. Вместе с тем, явственно ощущается перекличка с пушкинским стихотворением «Брожу ли я вдоль улиц шумных»: «И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть,/И равнодушная природа/ Красою вечною сиять». Пушкин принимает человеческий жребий с улыбкой. Тютчев же, на мой взгляд, в душе ропщет на такой расклад бытия, но, стоически готов вынести его, как «подвиг бесполезный». Впрочем, теперь мы уже знаем, что подвиг поэта не был бесполезен и задал духовную пищу грядущим векам.