|
Пока колонна строится, над головами завязывается воздушный бой. Авиация отрабатывает по предгорьям в Грузии. На земле, километрах в пятнадцати, вырастают пыльные грибочки бомбовых ударов. По штурмовику тут же отвечают ракетами — две, три, четыре штуки. Что-то серьезное, дымные следы чертят через полнеба. Наверное, те самые украинские «Буки». Как-то неприятно близко их позиции, оказывается. Не попадают. Но ракеты с этого момента взлетают постоянно. Их рев смешивается с тяжелым, земляным гулом разрывов.
— Есть! Сбили! — на соседней мотолыге вскакивают, смотрят в небо, задрав головы. Тоже смотрю. Против солнца ни черта не видно.
— Что там?
— Сбили! Рядом с хвостом разорвалась! Катапультировался. Вон парашют!
Парашюта не вижу, зато вижу расползающееся облачко попадания. Затем в той стороне, откуда взлетали ракеты, поднимается столб белесого дыма. Упал… Ожидаю, что сейчас пойдем за летчиком, тут ехать-то всего-ничего, но это только в американском кино так — спасательные операции и «Черные ястребы». В российской действительности — упал и упал.
В голове одна мысль – где Ульман? Где, млядь, капитан Эдуард Ульман? Которого вы, стратеги хреновы, пять лет натаскивали на то, чтобы он занимался одним единственным делом – со своей диверсионной группой уничтожал в тылу врага пусковые установки противника. Ведь спецназ ГРУ создавался именно под эту задачу. И затачивался именно на неё. И действовать по инструкции он может только на территории врага. И оставлять свидетелей своих диверсий не должен. Вы пять лет затачивали человека именно на это, вбухали в его обучение черт знает сколько государственных денег, вырастили высокопрофесиионального диверсанта, а потом, в нарушение всех приказов, уставов и нормативов, тупо послали его проверять документы на дороге в своей же стране, как обычного мента. Закончилось это именно тем, чем и должно было закончится. Расстрел "уазика" с мирными жителями, приказ на уничтожение оставшихся в живых свидетелей, который он выполнил – вы же именно этому пять лет его и учили – а потом уголовное дело ради отмазки своих начальственных задниц.
Теперь Ульман, который должен был за несколько дней до ввода войск уйти в грузинские горы и не вылезать оттуда, уничтожая эти самые "Буки" – в бегах, на войну вместо профессионалов погнали толпу мальчиков с автоматами, а авиацию валят с открытых позиций, как на учениях.
Кто при таком раскладе агент Госдепа – еще вопрос.
Колонна выстраивается большая. Псковские десантники, 693-й полк, самоходная артиллерия, танки. "Восток" идет примерно в середине. Пропускаем танки, встраиваемся перед самоходками.
Сразу же на выезде из города натыкаемся на остатки сожженной хрулевской колонны. Сейчас Балуевский обвиняет Медведева в промедлении – мол, нельзя было ждать сутки, надо было сразу же действовать. Даже сняли гениальное кино под названием "Потерянный день". Ну, вот вам результаты ваших "сразу же" действий. На Хрулева, говорят, давили: почему Цхинвал еще не взят? В итоге генерал собирает бронегруппу, сам садится на белого коня, и без разведки, без авиаподдержки, без артподготовки, без Ульмана, прямым ходом – аля-улю гони гусей, аллюр три креста! – въезжает в засаду. Колонну долбят вдребезги. Витя Сокирко, военкор "Московского Комсомольца", бывший в том бою, на руках которого и умер Денис Ветчинов, говорит, что примерно из 25 входивших в город машин из боя вышли только пять. Остальные пожгли. Его репортаж есть в инете.
Бой здесь был жуткий. В упор. Мясорубка. Из кустов по обочинам тут и там тянет трупным запахом, который перебивает даже едкий солярный выхлоп. Липкая субстанция заполняет рот, нос и легкие. Не наши, грузины. В кустах два тела. В огороде, метрах в десяти, копошится какой-то дед.
Дальше попадается несколько раздавленных танками легковушек. Беженцы, пытались уйти из города. Я поначалу никак не мог понять, что это за серая лепешка на дороге, пока не подъехали поближе. Когда понял... Шерсть на загривке полезла дыбом. Обдало холодом. Не может быть. Не вторая мировая все-таки. Когда поравнялись, отпустило: нет, без людей, слава Богу. Машин тоже штуки три-четыре. Тем не менее... Одна из них – тех, кого я снимал пару часов назад в том подъезде в районе 12 школы. Тех, что лежат сейчас завернутые в три простыни размером с наволочку.
Часто и долго останавливаемся. Солнце в зените, пить хочется просто нестерпимо. В Хетагурово около колодца очередь. Успеваю набрать литра два воды. Село целое. Во всяком случае, центральная улица. Хотя на окраинах разрушения есть, говорят. Его сначала обстреливали грузины, потом долбанули "Градом" наши – уже по грузтинам.
Мотолыга ехать ровно не хочет — все какие-то дерганья. Водила постоянно что-то подкручивает в движке. В итоге ломаемся окончательно. А прошли километра три всего.
Пересаживаемся на другую. Водилу бросаем вместе с машиной. Здесь так принято. Колонна уходит, а от нее, как шлепки грязи от гусениц, разлетается по обочинам брошенная техника. Ближайший брошенный танк с экипажем метрах в трехстах.
У новой мотолыги с движком получше, но проблемы с тормозами — срабатывают сразу на юз. Зато водила молодец — Антон, Тоха.
— Твоя машина или приданная?
— Моя.
— А чего в таком состоянии? — спрашиваю уже просто так, видно, что машину он любит.
— А-а-а, — машет Тоха рукой. И компенсирует недостатки водительским мастерством.
Тоха контрактник, но лет ему тоже около двадцати. Полтора отслужил, еще полтора осталось.
— Еще и соляры нет, — бормочет он себе под нос. — А баки не всегда переключаются…
Вдоль колонны взад-вперед носится какой-то офицер на МТЛБ, ищет артиллеристов.
— Мужики, саушки где?
— Да хрен его знает. Были где-то…
— Черт, я ж говорил, что это не наша колонна!
Все как обычно, в общем. Ни связи, ни ориентации на местности, ни понимания обстановки и задач. Хетагурово — это где вообще? Есть здесь противник или нет? Есть здесь наши или нет? Да хрен его знает, товарищ прапорщик.
За селом начинаются покинутые посты миротворцев. Отрытые окопы, аккуратные палатки, поднятые флаги, но — ни души.
Два вертолета, барражируя, расстреливают стога сена вдоль дороги. Это немного успокаивает. Хотя постоянного прикрытия колонны с воздуха по-прежнему нет.
Едем еле-еле. Десять минут движения, полчаса простоя. Около разбитого арыка наконец-то удается напиться по-человечески. Вода чистая, хоть и течет по земле — арык пробило где-то совсем неподалеку.
Впереди какое-то село. За чинарами, километрах в двух, длинные белые постройки коровника. На повороте видно, как голова колонны втягивается на улицы.
Все происходит, как всегда, без предупреждения. Можно месяцами рыть фортификации и ждать нападения, и ничего не произойдет. Но стоит оказаться в самом неудобном месте в самое неудобное время, например в походной колонне остановится попить воды из арыка – и жопа обязательно случается.
У коровника блеснула мощная вспышка, раздался взрыв. Над деревьями пополз жирный черный дым. Пока еще никто ничего не понимает. Затем еще одна мощная вспышка, и второй взрыв. Не гранатомет, что-то серьезное. "Фагот", наверное. Дым над чинарами становится жирнее. Мать твою! Неужели подбили?
Спешиваемся, идем в село. Пока еще не особо пригибаясь, как на прогулке. Информации по прежнему никакой. Что, где, почему – никто не докладывает, никто ничего не объясняет, никто не знает.
Техника по-прежнему стоит походным строем на дороге.
И тут начинается. САУшки начинают долбить по каким-то двум зданиям светлого кирпича. От них разлетается кусками. Над зданиями отчетливо виден грузинский флаг. Понеслась война, даешь буги-вуги! (с)
Мчимся в село. Оттуда в спешном порядке, вихляя, выходит наша техника. За ней перебежками отступает пехота. С ходу бьют танки. Там, где горит, уже вовсю стрельба. Завязывается бой.
Бежим вдоль канала к перекрестку. Перед самым въездом дорога растраивается. Жирный дым поднимается справа.
<<a href="http://ic.pics.livejournal.com/starshinazapasa/19856618/392640/original.jpg">img alt="Цхинвал 164" title="Цхинвал 164" src="http://ic.pics.livejournal.com/starshinazapasa/19856618/392640/original.jpg" width="800" border="0" height="600">
Большая часть батальона уже вошла в село, наша группа последняя. Бежим к водокачке. По ней и по перекрестку уже во всю отрабатывают то ли САУшками, то ли "Градом". Не наши отрабатывают, грузины. Заходим в зону обстрела. Здесь уже достает осколками. Замечаю один на излете, летящий прямо в голову. Шаг в сторону:
— Внимание, осколок!
Он ударяется о землю, пару раз подпрыгивает и тормозит о берец Руслана. Здоровый. Убил бы. Следующий проходит метрах в трех правее. Рассредотачиваемся. В режиме «лежим-бежим» продвигаемся по канавке метров сто. Все вдруг куда-то пропали. Я остаюсь один. Время от времени рядом появляется чья-то голова или подошвы берец, затем снова пропадают. Огонь очень плотный с обеих сторон. То ли обстрел, то ли танковое сражение, не поймешь. Разрыв, лицом в землю, вой и шелест рваного железа над затылком, затем пять-семь секунд, быстро-быстро перебирая руками-ногами — вперед, до следующего разрыва.
В камнях какой-то парнишка. Фотографирую. Главное, ехали же на одной броне, точно знаю как его зовут, только что разговаривали! – но имя вспомнить никак не могу.
По канавке удается проползти еще метров сто. Затем осколки летят уже сплошным потоком. Кто-то сильно ударяет меня сзади по ляжке. Оборачиваюсь. Никого. Смотрю на беро. Штанина пришпилена к земле осколком размером с большой палец. Хватаюсь за осколок и в момент обжигаю подушечки пальцев. Зачем-то фотографирую пробитую штанину. Что там внутри, смотреть нет ни времени, ни возможностей. Кажется, не ранило, только поцарапало. Крови нет и черт с ним. Потом разберемся. Но осколок все же подбираю и кладу в карман.
Коровник, из которого работали "Фаготы", прямо перед нами. Стрелковое оружие пока вроде по нас не работает, движения тоже никакого не видно, но чуть дальше, в селе, бой сильный. Чеченцы обрабатывают коровник и зеленку из подствольников. Рядом Артур. Привстав на колено, стреляет по навесной. Падает калачиком и перезаряжается на боку, сворачиваясь, как еж, когда с ревом лопается очередной снаряд. Хлопки этих пукалок-гранаток тонут в общем грохоте.
Происходящее воспринимается рывками. Пытаюсь что-то снимать. Давай, журналюга, пора за работу. Перебежка, залегание, чьи-то подошвы, чьи-то шальные глаза, из бурьяна на миг поднимается голова и дает очередь.
В такие моменты кажется, что репортаж получится отменный, но на самом деле ты не можешь снять ничего, кроме земли, когда тыкаешься в неё мордой при разрыве, и неба, когда бежишь-ползешь следующие три метра. Ну еще и свои матюги во все горло. Как сказал Невзоров: "На войне самые мужественные кадры – на которых ничего не видно". Стреляющая из бурьяна голова и пара перебежек – это все, что у меня получилось снять в этом бою.
Из канавы обзор никудышный. Надо уходить, зажмут нас тут запросто. Займут коровник и постреляют оттуда как галок.
Пытаемся пробраться дальше к перекрестку. Нет, все-таки нас видят — огонь прицельный. Около водокачки накрывает уже напрямую. Снаряды ложатся метрах в двадцати, не больше. Спасает только насыпь. Залегаем и больше уже не шевелимся. Под таким огнем я еще никогда не был. Пытаюсь закрывать голову руками, но прямо-таки физически ощущаю, насколько человеческая плоть мягче железа. Пробьет. И голову тоже. Становится страшно.
Какие-то крики. Раненый. Двое волокут третьего. Очередной залп. Земля в рот. Воздух нашпигован металлом. Вокруг чавканье и пыльные фонтанчики. Вскакиваю и перебегаю между разрывами. Терек – командир взвода. Пробило ногу. Дырка с два пятака. Жгут уже наложен, но кровь все равно идет ровными сильными толчками.
— Бинт сможешь наложить? — то ли Артур, то ли Ваха.
— Да! Смогу! Давай бинт!
Под огнем получается плохо. Здесь насыпи уже нет, лежим на открытом поле. Не знаю, что закрывать: фотоаппарат, голову или Терека. Падаю между ним и разрывами. Кое-как накладываю бинт. Нога сломана, ранение, кажется, сквозное.
— Надо выносить! — опять то ли Артур, то ли Ваха.
— Давай, грузи на меня! Накидывай на спину! – это я.
Не получилось. В этот раз совсем уж как-то сильно. То ли «Град», то ли кассетный миномет, то ли одновременно вдарили стволов из десяти. Рвется один за другим секунд двадцать. Земля кипит. Пласты грунта взлетают в небо. Планета раскалывается напополам. В теле пустота. Время пропадает. Все, п…ц. Отъездился…
Когда стихает, поднимаем головы. Все целы. Полуползком тащим Терека за руки. Потом бросками метров по пять-семь, между разрывами больше не получается. Но огонь уже не так силен.
Мотолыга рядом, метрах в пятидесяти. Тоха, чудовище, молодец, прискакал все-таки!
— Тоха! Тоха! Водила! Мотолыжник, ты где?!!
Видимо, под гусеницей прятался. Мотолыга взревывает, разворачивается и несется к нам задом, подпрыгивая на кочках.
Все-таки Тоха хороший водитель. Машину чувствует великолепно. Гусеница замирает сантиметрах в восьмидесяти от головы Терека. Не знаю, что он пережил, не смотрю на него.
В десантном отсеке ящики с боеприпасами. Выкидываю несколько штук, рывком поднимаем Терека в десант. Перебитая нога подламывается в голени. Опять серия разрывов. Уже не лечь. Как на ладони все. Только бы дали уйти. Сожгут ведь! Не доедем. Сожгут!
Прыгаю пузом на броню, распластываюсь: давай, давай, обороты!
Медики стоят в полукилометре. Мчимся напрямую через поле. Разрывы остаются за спиной. Выскакиваем на дорогу, левый доворот — и только пыль столбом.
Пролетаем пехоту. Солдаты смотрят на нас. Глаза с блюдца. Сажусь, машу им рукой. Рука по локоть в крови. Приободрил…
Странная война. Я, русский, ветеран двух чеченских войн, в Южной Осетии вытаскиваю из-под огня грузинских танков командира взвода чеченского спецназа — офицера российского ГРУ. Сказал бы кто в 99-м…
Сразу за нами из боя начинают таскать раненых. Привозят полную бэху, шесть человек. Все с пехоты. Почти все срочники. Раненых выкладывают под гусеницами. Кровь темными пятнами просачивается в пыль. Фотографирую. Фотоаппарат заляпан Терековской кровью.
Один обожжен. Называет фамилию — рядовой Савелин из Рязани. Просит курить и пить. Прикуриваю сигарету и вставляю ему в губы. С водой сложнее. Воды нет, если уж совсем прямо.
У второго в руке тонкая щель сантиметров семь длиной. Перебита артерия. Кровь идет сгустками. Запах у нее такой… свежатины, как в мясной лавке.
Парнишка совсем молоденький, даже не то что срочник – совсем еще "душарик".
Третьего несут. Четвертый… Четвертому здоровый осколок ударил в грудь, рассек ткани и чуть-чуть не дошел до легкого. Огромная зияющая дыра. Красное мясо. Но парень идет сам — в шоке еще — и легкое, кажется, не задето. Повезло.
Эта фотография обошла потом все СМИ, в том числе и мировые, и стала лицом Российско-Грузинской войны. Первый канал, пытаясь в пропагандистском фильме выдать все грузинские фотографии за постановку, сам выдал это фото за фото американского солдата в Ираке. Я судился с Первым и добился опровержения. А вот имени этого парня в горячке боя спросить даже не додумался. Искал его потом, в том числе и через тех, кто был тогда в том бою, но установить его фамилию так и не получилось
На перекрестке уже тихо. Бой закончился. Ни одного движения. Танки молчат. Саушки тоже молчат. Поселок словно вымер. Кто там? Наши? Грузины?
— Надо назад, Тоха, ничего не поделаешь.
— Поехали, — соглашается он легко. Молодец парень.
Из села что-то движется. Что-то гусеничное. Всматриваемся. Гусеничное пылит прямо на нас.
- Тоха, первым делом будут жечь мотолыгу. Смотри, чтоб тебя не задело. Отбегай метров на двадцать и залегай.
Отбежать не успеваем. Из пыли показывается бэха с пехотой на броне. Наши — по чумазым рожам видно. Останавливаются.
— Что там, мужики?
— Короче, село так и не взяли. Вы туда? Передайте своим, что минут через десять начнет работать артиллерия, — я к саушкам, корректировать буду.
Батальон уже выходит.
Село, оказывается, называется Земо-Никози. Это уже не Осетия – Грузия. На фото – Хитрый.
Все было сделано как по учебнику. Колонну в походном строю запустили в село и разрезали посередине – сожгли один танк, две БМП (кажется две) и один "Урал". Головная часть ушла дальше, а нас, отрезанных, начали обрабатывать аритллерией с сопки под Гори. "Восток" продвигался под огнем по центральной улице, дошел до подбитого танка. Там во дворах сидел грузинский арткорректировщик. Когда его убили, огонь прекратился.
А заезжать в это село, оказывается, мы не должны были. Просто проскочили поворот. Карты-то старые. Разведки не было. Авиации тоже. Ну, все как обычно, в общем. Четвертый раз все на те же грабли.
Итог этого "аля-улю, гони гусей" – девять убитых (по другим сведениям – тринадцать), восемь раненных. Лейтенанту артиллеристу оторвало голову. Максима Пасько, мехвода сожженного танка, жил недалеко от меня, в Зябликово, потом не могли похоронить девять месяцев. То опознать никак не получалось – осталось от него не больше, чем от грузинского танкиста в Цхинвале, то сделать экспертизу ДНК, то еще что-то. Все это время он валялся куском обгоревшего мяса в морге. За это время от инсульта умерла его мачеха. А отец, насколько я знаю, запил. Была семья – и нет семьи... Привет Верховному Главнокомадующему.
Над зданиями светлого кирпича по-прежнему развивается грузинский флаг. Его, блядь, что, сразу видно не было?
Обстрел и повторный штурм так и не начинаются. Война на сегодня закончена.
Канал — мутная грязная вода с медленным течением. Выше по течению валяется труп теленка. Полное опустошение. Сидеть бы вот так и сидеть. Так всегда после боя.
Кровь на ладонях уже засохла, и я отрываю ее длинными тонкими полосами.
Что чувствует человек в бою? Взрывы, снаряды, танки горят, товарищей убивают, руки-ноги в разные стороны. Неужели не страшно?
Страшно. Но иногда. Кусками. А в целом – не страшно ни фига. Это потом страшно. И "до" страшно. А в бою не страшно.
В бою человек испытывает одно-единственное чувство.
Эйфорию.
Эйфория. Вот чем награждает природа солдата за близость смерти. Кругом людей колбасит, а тебе и тем кто рядом с тобой, весело. Люди ржут, как кони.
Защитная реакция. Так устроен организм. Не мозг управляет тобой – надпочечники. Поджелудочная. Гипофиз.
Химия. И физиология.
А химия выплескивает в кровь адреналин и эндорфины стаканами. И ты ржешь. Тебе весело.
Но вот бой заканчивается, и наваливается усталость. Дикая усталость. Все тело ломит, в руках дрожь, ноги налиты свинцом. Тебе ничего не хочется, ничего не интересно. И даже если сейчас начнется новый бой, то ты вряд ли вообще встанешь с места. Полная апатия. Плевать на все. И на свою судьбу тоже. Нет никаких чувств. Вообще никаких. Только усталость. Дикая, нечеловеческая усталость.
А потом приходит опустошение. А потом остается только оно.
Но бой не начнется. Потому что на той стороне люди чувствуют то же самое...
Подходит медик с бинтами, показывает на ногу. Штанина в крови. Правая. Это уж как водится. Не было еще случая, чтобы я куда-нибудь не съездил и не заработал в нее дырку. Снимаю штаны, рассматриваю. Нет, все же не ранило, лишь кожу содрало. На ладонь ниже паха. Это не моя кровь. А вот на левой ноге замечаю две глубокие борозды. Сантиметра три ниже колена. Еще один осколок. Я его совсем не заметил. На три пальца выше бы, и на два ближе – и колена не было бы. А, плевать...
Сижу на берегу канала, курю. Сигарета липнет к вымазанным кровью пальцам. Надо бы встать и помыться, как это уже начинают делать остальные, но сил заставить себя подняться нет. Кто-то пьет прямо из канала. Надо бы тоже напиться... Выше по течению лежит труп теленка. А, плевать. Поднимаешься и медленно-медленно, не в силах сделать даже шага, идешь к каналу, пьешь, потом начинаешь мыться, снимаешь горку и вот уже ополаскиваешься по пояс, мылишься, трешь кожу, медленно возвращаясь к жизни...
Раненных, оказывается, так и не отправили. Из двух медицинских шишиг – одну таскают на тросе, у второй бензина нет, что ли. В общем, обе не на ходу. Россия, 21 век, фигли. Четыре часа раненные валяются в кузове на жаре. Кто-то идет разбираться с этим и вставлять п***лей медикам. Хотя медики-то тут при чем... Медики в этот раз вообще классно сработали, молодцы. Просто страна такая. Спасение рядового Райана, эвакуации, вертолеты и даже просто скорая помощь – все это есть у нас только в кино. На деле же – валяются продырявленные парни четыре часа в закупоренной консервной банке без воды при плюс сорока, да и пусть валяются. Сдох Максим, да и фиг с ним. Раненных в итоге перегружают в "Камаз" и увозят в госпиталь.
В селе взяли двоих пленных. Их кладут лицом в землю здесь же, на берегу канала.
Снайпер Ибрагим – по-моему, у него два класса образования, не больше – связывет им руки. Подхожу.
— Что с ними делать будете?
— В «КамАЗ» грузить будэм! Груз-200 делать будэм!
Черт… Только этого не хватало.
Иду к Ямадаеву.
Я знал, что он мне скажет. "Как хочешь, тогда ложись вместе с ними".
Я уже слышал эту фразу – "как хочешь, тогда я убью тебя".
И человека тогда действительно убили. Расстреляли на дамбе под Черноречьем.
На войне никто никого ни в чем не переубеждает и не заставляет. Твой выбор – всегда только твой выбор.
А тут еще и Бородзиновская с 11 трупами на счету "Востока", и рейдерский захват ямадаевскими "Самсона" со взятием гендира в заложники...
Вобщем, все, что я знал о чеченцах до этого, было не в мою пользу.
Я мог не ходить. Я – журналист. Посторонний. Наблюдатель.
Более того, если б я не пошел, у меня была бы возможность снять шикарные кадры – казнь пленных.
Никогда больше мне не хотелось так оказаться в другое время в другом месте.
И, я думаю, что, если бы не это опустошение, я, возможно, и не пошел бы. Не знаю, но – возможно.
Но именно из-за этого опустошения я как-то сразу, без колебаний, уверился в одной мысли:
не знаю, что я буду делать, но резать пленных я не дам.
Даже если придется лечь вместе с ними.
Подхожу
— Сулим, прошу тебя, не режь их…
Ямадаев в полном обалдении:
— Ты что, с ума сошел? Кто их резать собирается? — видно, что он ошарашен моей просьбой.
И опять – холодный пот между лопаток, дрожь в руках... Отпускает.
Думаю, что это был самый страшный момент во всех моих войнах.
Делать выбор оказалось страшнее всего.
Возвращаюсь к пленным. Те смотрят, как затравленные собаки:
— Что, умирать будем?
— Нет.
— Что, поживем еще?
— Да. Поживете.
Пленные — обычные крестьяне. Одного, говорят, взяли около убитого корректировщика — вроде как охранник, но вояка из него никакой, сразу видно. Второй вообще шел по селу в хламину пьяный с гранатой в руках и орал, что Саакашвили дурак. Осетины пытаются попинать их, но чеченцы мягко отводят в сторону — не надо. Дают им еду, сигареты, воду. Сдавать грузин собираются кому угодно, только не осетинам — пристрелят сразу.
Отношение к пленным — точно такое же, как в самом начале первой Чечни. Ненависти еще нет. И надо заканчивать всю эту бодягу, пока она не пошла.
Народ тем временем потихоньку возвращается к жизни. Тоха-мотолыжник – шустрый парень! – тем временем успевает сфотографироваться в обнимку с Ямадаевым. Фото не мое, хотя и сделано на мой фотоаппарат.
Парни треплют банку мародерного компота. Кстати, Орхан Джемаль рассказал, что когда их огнем загнали в подвал, там стояли банки с компотом. Один из чеченцев взял банку, открыл, выпил, поставил на место, а под пустую положил сто рублей – "чтоб никто не сказал, что я мародер". В российской армии порядки, конечно, попроще – и компот выпить и яблок нарвать без вопросов, но вот чтобы специально курочить, уничтожать или грабить мирняк: этого я не заметил. Во всяком случае лично я видел вполне нормальное, человеческое отношение к мирным жителям. На мой взгляд, эта война была относительно чистая.
Трофеи. Натовский гранатомет. Обычная "Муха", только с надписью на английском. У арткорректировщика взяли еще то ли спутниковую связь, то ли лазарный целеуказатель, то ли еще какую приблуду, на месте определить так и не смогли. Ушло в фонд помощи ГРУ.
Посреди ночи пленные начинают орать. Руки связали им слишком туго, боль от этого дикая и терпеть они больше не могут. Это серьезно, если доступ крови перекрыть надолго, то может начаться гангрена. Кто-то из чеченцев говорит, чтоб они заткнулись. Андрей Кузьминов, репортер "Военной тайны", подходит и все же развязывает их. Пленные начинают стонать. От холода их колотит. Кузьминов дает им свой свитер и пачку сигарет. У того, которого зовут Тамаз, на голове огромная гематома от удара прикладом. К тому же у него жуткое похмелье.
На шум собирается человек пять. Начинается импровизированная комедия с допросом. Включаю диктофон:
— Резервистом когда ты стал? Когда тебе дали эти жетоны?
— Знаю, жетоны, да…
— Кто тебе их дал?
— Саакашвили…
— Что, сам Саакашвили приехал?
— Я по-русски плохо.
— Сейчас я отдам тебя чеченам, ты не то что по-русски, по-чеченски заговоришь, братан. Оно тебе надо? Ну что, может, начнем говорить по-русски?
— Я не резервист.
— Как тебя зовут?
— Заза.
— А его?
— Тамаз.
— Заза, ну спроси Тамаза. Он же резервист?
— Он не умеет говорить русский.
— Ну, пусть говорит по-грузински, а ты переводи.
— Если резервист не идешь, Саакашвили четыре год дает. Турьма.
— А что вы должны делать? Приказ какой?
— Приказ кто дал? Он. Саакашвили.
— Сам? Или грузинский офицер, наверное, приехал?
— Да, да.
— Где он, этот грузинский офицер, Заза? Когда он приезжал?
— Прошлый год.
— С прошлого года резервисты?
— Да.
— И оружие вам выдали?
— Да.
— Ну и где ваше оружие, ребят?
— Там оставили. Не дома, там. Где был. Офицер.
— А офицер где живет?
— В городе.
— А как называется город?
— Ну, это… Гори, или как там, Терани (неразборчиво)… Там осталось. Он был, я не был резервист.
— А танки где, Заза?
— Он говорит, не было танков.
— Не было танков? А что же нас сегодня, горохом из трубочки обстреливали? У вас приказ какой был?
— Ну, как стройбат, такой войска примерно.
— А что строили?
— Ну, так, работали, лопата.
— Траншеи рыли?
— Окоп, да.
— А где рыли?
— Не знаю. Он резервист. Один неделя был. И назад. Он говорит, нету в американской форме. Никто в село не приезжает.
— Нет, ребят… Не хотите вы говорить. Слушай, Заза — мы же завтра вперед пойдем, да?
— Да.
— А ты думаешь, ты здесь останешься? Бока в «КамАЗе» отлеживать?
— Да.
— Нет, дорогой. Ты первым пойдешь. Наши солдатики завтра пойдут на штурм, а ты перед ними пойдешь. На первом танке. Будете нашими проводниками. Мы тебя привяжем к носу БМП, тебя и Тамаза, и вас свои же первыми и сожгут. Видел, как сегодня танк горел?
— Да, да.
— Вот завтра в таком же танке ты гореть будешь. Вот до рассвета несколько часов осталось, вот вам несколько часов и жить. Хочешь этого?
— Да!
— Правда, хочешь?
— Да! Хочу!
— Ну, завтра пойдем.
Понятно, что никто их никуда привязывать не будет. Представляю, какая была бы картина по всему миру: русские прикрываются щитом из заложников — мирных жителей. Комедия начинается по новой: «Ну, так где танки, Заза?» — «Лопата Саакашвили дал». Все ржут вполголоса. Впрочем, мне надоедает:
— Оружие в селе есть?
— Да.
— Какое?
— Пулеметы, гранатометы, автоматы.
— Сколько?
— У резервистов.
— Завтра опять стрелять будут?
— Да.
— Где огневые точки? Окопы где?
— Нет окопов. Там деревья. На деревьях эта… стояли. Поселок.
— Откуда стреляли?
— Поселок.
— Резервистов сколько?
— Триста.
— И у всех оружие?
— Да.
— Мне кажется, ты врешь…
— Поселок. На деревья. Там.
Ладно, никакого толку здесь не будет. Решаю все же попробовать поспать. Слышу, как пленных связывают обратно:
— Не туго?
— Нет.
— Точно нормально? А то смотри, без рук останешься.
— Нормально. Хорошо.
Тамаз осмелел настолько, что решается попросить водки — похмелье у него, видимо, дикое. На что ему отвечают, что он совсем уже обнаглел. Живой, иголки под ногти никто не загоняет, сигарет дали, свитер дали, так сиди и не рыпайся. Все-таки ваши по нам сегодня весь день долбили. И завтра еще будут.
У кого-то в заначке находим бутылку водки. Распиваем её на троих. Водка не берет совершенно.
Опускается ночь. Завтра, говорят, новый штурм. Новая война. Новые сгоревшие люди.
Триста резервистов с гранатометами… Однако…
Продолжение следует.
Первая часть "Мой первый день. Владикавказ-Цхтинвал" здесь
Вторая часть "Цхинвал. День второй" здесь
В рамках проекта "Журналистика без посредников".
|
